24.03.2014 10:01
***
Во мне погиб историк языка,
а также его храбрый профанатор,
плюс братья Джеймсы - Бонд и Джойс, де Сад, де Га
и, кажется, Великий Комбинатор.
Пропали без вести во мне, как ветер в поле,
Гай Юлий Ким Ир Сен-Симон и Соломон,
спились Гоген, ван Гог, ван Гогенцоллерн,
а с ними Габсбург, Ельцин и Бурбон.
Творцов, героев трупы и субтрупики
рядами синими, как небо, здесь лежат.
Стоп! - кто-то шевельнулся... вскинул руки...
А, это ты, любезный Герострат!
Картина
На этой картине, законченной только на треть,
а может, на четверть, - кто знает доподлинно это? -
закатом откликнется чья-то далекая смерть,
растаявшим снегом – стих из чужого сонета.
На пыльном столе заваляется старый коллаж,
левее приткнется стакан недопитого кофе,
а в нижнем углу будет молча стоять персонаж,
немного Онегина напоминающий в профиль.
И выйдет тогда небольшой натюрморт. Или нет,
скорее - пейзаж из разряда абстрактных полотен.
Возможно, найдется здесь и непременный сюжет,
хотя для таких композиций он, в общем, не свойствен.
Ты знаешь, и вправду на этом холсте не нужны
ни вещи, ни лица. Забудем про них. Представляешь:
на фоне сплошной, поглощающей все тишины -
глаза твои - серою бездной, распахнутой настежь.
Ноктюрн
Обернись: с тобою рядом
Наступает вечность чья-то.
Чей-то голос, чей-то профиль
Тихой музыкой звучат.
Посмотри: на небе звезды
Вырастают, словно гроздья,
Вызревают, словно строфы,
И однажды вниз летят.
Видишь: высоко над нами
Бог рисует свой орнамент
И устало трет пергамен
Без конца его стило.
Слышишь ли? Харон под нами
Водит свой челнок кругами,
Мерит реку берегами,
И скрипит во тьме весло.
Знаешь, средь полей широких
Нет травы, мудрей осоки.
Нам она расскажет сказку
Про тебя и про меня.
Ведь от счастья остается
Облако на сонном солнце -
И рассыпанные краски
Замирающего дня.
Только осень. Только ночи.
Смерть все дольше. Жизнь короче
***
Omne animal triste post coitum
А после снова видишь потолок
Взамен мелькнувшего седьмого неба
Ты все еще - небрежный бог,
Вселенную лепящий слепо.
И грубый голос человечий
Еще не режет тишину,
И космос до начала речи
Младенческому отдан сну.
Еще не прозвучало имя,
Все ставящее на места.
Еще с тобой твоя богиня,
Не ведающая стыда.
Еще тепло чужих предплечий
Ты ощущаешь как свое,
Еще таинствен и беспечен
Твой легкомысленный полет, -
Но там, внизу, во тьме, в овраге,
От непонятной им тоски
Уже залаяли собаки -
И вечность рвется на куски.
Признание
Едва ли ведая, что крик –
Лишь частный случай немоты,
Слов громких не боишься ты
И храбро правишь стадом их.
Ты не боишься хрупких снов
Порвать цветную паутину,
Ведь сонник, спутник твой старинный,
Всегда помочь тебе готов.
Ты знаешь все про зодиак;
Все – про любовниц Тома Круза;
И даже то, что кукуруза -
Уже не афродизиак;
Что джаз, бедняга, вымирает;
Что Элвис вовсе не погиб…
Ты знаешь мой социотип.
Прости, что я его не знаю.
Шутя любой загадки суть
Ты объяснишь добросердечно.
Нет, я не избегаю встреч, но,
Прости, но я тебя боюсь…
***
Упаду ли в любимое кресло
И, без смысла уставясь в окно,
Вновь увижу лишь профиль твой, вместо
Крыш, дождя, гаражей – все равно.
Уж прости, что мой глаз неразборчив,
Из случайных деталей творя
Образ твой – наугад, среди ночи,
Без аптеки и без фонаря.
Полночь падает, рушится с башен,
Накрывает всю улицу до
Перекрестка, направо, и дальше,
Где стоит, ожидая, твой дом.
Неподвластна рассудку, как мантра,
Ночь с безумием накоротке.
Кви про кво – что за абракадабра
Чертом вертится на языке?
Акварельное танго. Иного
вернисажа не жди у окна.
Город скрылся, дождем заштрихован.
Город полночью выпит до дна.
Дождь летит до земли – и обратно.
Дождь бесшумно идет на носках.
Только пульс, оглушительно-внятный
Штрих-пунктиром стучит у виска.
В темных лужах - финальные титры
да бредет по дороге пустой
плавный пьяница, кем-то побитый.
Он - в твоем долгополом пальто.
***
Ночь. Тихо дышит камень,
Уютно плещет тишина.
И притворяются стихами
Невидимые волны сна.
Спит мир, кунсткамера столетий;
И в воздухе – стоп-кадром – снег -
Как будто нет тебя на свете.
И нет любви. И боли нет.
***
Разведу костер поярче -
фотографий груду
я огню отдам, а значит,
я тебя забуду.
Разведу подруг без меры:
в картотеке блуда
я припомню все примеры, -
но тебя забуду.
Разведу с женою мужа,
другом проклят буду,
заложу в ломбарде душу, -
но тебя забуду.
Пусть забудет нас, играя,
этот мир огромный!
…Только ты меня, родная,
помни.
Письмо
Прости, что написать не мог,
прости, что напишу нескоро,
но согласись, что монолог –
лишь половина разговора
того, на кухне – нам в окно
еще стучался куст косматый
и чайник, выкипев давно,
был как случайный соглядатай.
Что память нам? Дружище Пруст
был образцовый инквизитор,
но в этом мире, я боюсь,
случилось меньше, чем забыто.
И, право же, куда смешней
мук мнемонического ада
любимых фотографий взгляды -
безжалостен театр теней.
И, как всегда, в мерцанье линз
зловещей камеры-обскуры
невидим иллюзионист-
фотограф, гроссшпильмейстер Шулер…
Но - тс! – да буду я прощен.
Хотя, увы, Фомой и числюсь,
я слишком счастлив все еще
для богоборческих бессмыслиц.
А знаешь, нам бы пять минут
из той поры хрустальной, чудной,
но… Но страшней простых зануд
сентиментальные зануды.
Перебирает старый шут
своих воспоминаний ветошь.
Прости, что я тебе пишу,
а я прощу, что не ответишь.
