17.04.2014 09:42
Печатался в журналах и альманахах "Арион", "День и ночь", "Дети Ра", "Урал", "Илья" и др. Переводит немецкую и нидерландскую поэзию, отдельным изданием выпустил том Георга Гейма. В 2009 году в московском издательстве "Э. РА." вышла книга А. Черного "Стихи".
* * *
Стоит зелёное ведро.
В ведре лежит Гагарин:
Орденоносец и герой,
Простой советский парень.
Его Леонов опознал
По родинке на шее.
А там, где самолёт упал,
Воронка и траншея.
Лежит ребро, скула и бровь,
Как жуткие детали.
Обугленная грязь и кровь
Стекают по эмали.
Не верится, что это он.
Одной рукой несомый,
В какой кошмар он погружён?
В какую невесомость?
Солдаты ищут дотемна
Ошмётки и останки.
Горит звезда, горит луна,
Как орденские планки.
Настала полночь на часах,
И мрак слегка сгустился
В огромных чёрных небесах,
С которых он спустился.
* * *
Давай, я продолжу, а ты начни:
Как шурин пришёл со своей Чечни,
Как рушил заборы, кого-то душил
И что-то живое ножом потрошил.
Короче, гулял от души.
В райцентре взял белую «Волгу», букет,
И длилась попойка тысячу лет
И ещё восемнадцать дней.
Сорил «боевыми» и чушь молол,
Колол себе свастику – недоколол.
Какие-то буквы над ней.
И криком крича «Сатана! Сатана!»,
Бежала без тапок его жена.
Казалось, бежала от зычного «бля»
Без тапок сама земля.
А «Волга» всё едет – месяц, год.
И ей в лобовуху метёт, метёт.
Мой шурин с Чечни по воде идёт.
Идёт и никак не дойдёт.
* * *
Бабушка говорит:
Помню: горит, горит.
Зарево за бугром —
Папин аэродром.
Помню: бегу, боюсь.
Грохот на весь Бобруйск.
Не узнаю квартал.
Юрка потом пропал.
Нет у меня наград,
Значится нет и льгот.
Я не смотрю парад
Вот уж который год.
Сколько воды ни лей,
Помнить всё тяжелей.
Хватит уж про войну.
Ну её, сатану.
Горе и вороньё.
Хоть помереть без неё.
* * *
В посёлок по болоту
Вела гнилая гать.
Но в темноте пилоту
Нетрудно проморгать.
И в пузо топи мшистой,
Роняя парашют,
Проклятые фашисты
Втыкались там и тут.
За парашютным шёлком
И крепкою стропой
Гоняли всем посёлком,
Весёлою толпой.
Всех девок приодели
В немецкие шелка.
К концу второй недели
Нагнало облака.
До края небосвода
Легли они, легки.
«Нелётная погода…» —
Вздыхали старики.
* * *
Нас кидали сразу за бόрт –
То ли опыт такой, то ли спорт.
Некогда было учить
Выплывать, ногами сучить.
У героев, которые мочат,
Должно быть кого мочить.
Вот и выросли слабаками,
Недоносками, тюфяками.
И когда слепыми щенками
Нас потащат на Божий суд,
Мы заплачем, сожмёмся, закрывшись руками,
Как будто руки спасут.
* * *
Все – умрём и будем похоронены:
Мама, папа, бабушка и я.
В землю будем семенем уронены:
Вся семья.
К нам придут потомки и потомицы
По весне порядок наводить,
Приведут праправнуков знакомиться,
Будут гладиолусы садить.
И увижу я в трубу подзорную
Сквозь слои утоптанной земли
Их весну, простую и просторную,
Их подошвы, что ко мне пришли.
Не о ком теперь мне беспокоиться,
Некого теперь оберегать.
Я поплачу талою сукровицей:
Тихо, чтобы их не напугать.
Много нами слышано и видано,
Но смиримся с истиной одной:
До чего всё просто и обыденно
На земле, в земле и под землёй.
* * *
У тебя изломанный зуб коренной и набитый немецкими книгами дом,
И жена, как другая страна, граничит с тобой бедром,
Когда ты отходишь ко сну, нажимаешь: мобильник – будильник – на семь,
И лепечет с иконы Исус: кто тут спрятался? я тебя съем.
И ноет повыше крестца будущий радикулит,
Но ты по привычке думаешь: это душа болит.
Это душа болит, колет, как золотая струна.
Что там еще болит, если
Не она?
