Алексей Шевченко. В мире нет пустоты

ПРОГУЛКА
 
В лабиринтах зелёной весны
мы ничтожны, но равновелики.
Свет скользит по верхушке сосны
и ныряет в озёрные блики.
 
Свет скользит по верхушкам дерев,
значит клонится солнце к закату,
и отрывистый птичий напев
возвещает нам эту утрату.
 
Поверти головой, проходя
той низиной просторной и мшистой,
где черёмуха после дождя
и её отголосок душистый.
 
В этот час – словно сон наяву –
на низину туман наползает,
на лесную ложится траву,
но ничуть её не приминает.
 
Милый друг, в мире нет пустоты
(в пустоте бы и птицы не спелись),
если слышишь и чувствуешь ты
щебетание, шорох и шелест.
 
Неразборчиво ветер шумит,
всё как будто страницы листает…
Может, важное что говорит,
смысл жизни для нас открывает?
 
АППЕНДИЦИТ

Хорошо, когда тихо в палате
и от боли не стонут в ночи –
можно просто лежать на кровати,
размышлять о недавней утрате,
для которой старались врачи.
 
Я утратил аппендикс – и что же? –
я могу без него обойтись.
Стало легче без помощи божьей
человеку от смерти спастись.
 
Я потратил три дня на больницу
и ушёл из больницы домой,
ведь хирург отодвинул границу
в продолжение жизни земной.
 
Много времени, но мало прока.
Медицина – бессмертия ось.
Что я сделал до этого срока?
Повезло мне, что всё обошлось.
 
МОМЕНТЫ

В сером воздухе лень и сонливость.
Из окна этот вид мне уныл.
Ты когда-то ко мне торопилась,
только имя твоё я забыл.

Ты звалась добродушною феей,
что не выдаст под маской лица.
Словно запах восточных кофеен,
я не помню тебя до конца.

Что я помню?  Ночное дыханье.
На загривке живую ладонь.
Как твоё в темноте очертанье
восходило на белый огонь.

Что я знаю? Что ты одинока
в лабиринте навязчивых снов.
Что тебя истязает жестоко
непонятная песня без слов.

Что же в ней за посланье сокрыто?
Обещание? Отповедь? Бред?
Может, это лишь скрежет гранита…
Нет ответа. И выхода нет.

Я с балкона смотрю в серый воздух,
из молекул пытаюсь изъять
те моменты, которым не поздно
в моей жизни явиться опять.
 
***
Ты не здесь и не со мною,
но во сне и наяву
называть тебя женою
сладко сердцу моему.

Трудно так и так чудесно
представлять навеки нас,
словно в синий свод небесный
я смотрю в последний раз.

Что же там, за этим небом?
Темнота, скопленье душ?
Может, очередь за хлебом,
где стоят – жена и муж?

В пустоте и в свете звёздном
продвигаясь по чуть-чуть,
им, пожалуй, слишком поздно
изменить хоть что-нибудь…

Ты не здесь. Ты не со мною.
Вот, наверно, потому
называть тебя женою
горько сердцу моему.

ПАМЯТЬ

Начинаю с трудом вспоминать
и не помню, как это зовётся,
когда падают листья опять
на траву и на воду в колодце.

И приходит к колодцу она,
по траве, как по детству, ступает,
и ведро опускает до дна, 
и обратно его поднимает.

И с ведром возвращается в дом,
что-то шепчет, иль попросту бредит,
через белую марлю потом
воду медленно-медленно цедит.

Уменьшается струйка воды,
и на марле, как знак, остаётся
красно-жёлтый листочек беды
из большого сырого колодца.

Я не знаю, как это назвать –
я не помню, как это зовётся.
 
***
Бабье лето – спасенье
от тоски и невзгод,
только в лужах осенних
паутинкою лёд.
 
Городские качели,
даже если умру,
заскрипят, как скрипели,
на холодном ветру.
 
Осыпаются листья,
обрывается жизнь.
Вслед за беличьей кистью
на холсте появись
 
в романтичном пейзаже,
где полно синевы,
красной курткою – скажем –
среди жёлтой листвы.
 
КОННЫЙ ЛУЖОК
 
Не льётся дождь, а лишь
накрапывает скромно.
Намок речной камыш
и пышной ивы крона.
 
В реке смешной малёк
с теченьем бьётся, юркий.
Ты под дождём намок
в осенней тонкой куртке.
 
И ты идёшь домой,
как будто бы впервые
увидев шар земной
и травы полевые.
 
Зачем заметил ты
цветок в бесхозном поле? –
неяркие цветы
тревожат сердце боле.
 
И юркие мальки,
и меловые горы,
деревья у реки,
овраги и просторы.
 
***
Я создал мир – в нём маленькая школа,
и бабье лето, и звенит звонок.
Летает паутинка по приколу
над местом, где стоит спортгородок.

…Беги, мой друг, по парку на урок!

Пусть вызывают маму или папу
к директору – какие пустяки –
ты всем прочтёшь «Дай Джим на счастье лапу…»,
в волненье лёгком стоя у доски.

Да так, что та не сможет скрыть тоски.

Беги туда, где длится шум весёлый,
пока его учитель не прервёт.
За то и любишь, и не любишь школу,
что в ней бывает всё наоборот.

Ты в сентябре встречаешь новый год.

Я создал мир и сам его разрушил:
класс опустел давно, скрошился мел.
Звенит звонок, но с каждым мигом глуше –
ты ничего запомнить не успел.
 
***
Мой призрак бродит по району,
и на мосту стоит один,
идёт к 12 дому,
как отрешённый господин.

Он мимо садика проходит,
и мимо школьных корпусов,
и бесконечно осень водит
его по краешку часов.

Его по кругу запускает,
но не кружится голова,
и лишь, кружась, листва летает
и превращается в слова.

И превращается в созвучья,
и их улавливает он.
Они грубы, они певучи,
он ими, кажется, пленён.

А что ещё? Вот школьный дворик
и циферблата острый край,
кленовых листьев пёстрый коврик…
Ходи, живи, не умирай.
 
***
Проходит время, жизнь проходит.
Из темноты, из пустоты
дурацкий белый пароходик
везёт два слова: я и ты.

А в темноте тоскует лето,
поскольку пасмурно и дождь,
поскольку мокнет птица где-то,
и ты под дождиком идёшь.

Мне пить вино уже не нужно,
меня чабрец спасёт от бед.
Я был жесток, а ты бездушна,
но никому пощады нет.

И знаешь ты, что всё проходит,
но по волнам небытия
дурацкий белый пароходик
везёт два слова: ты и я.
 
ИСКУШЕНИЕ

Ты ушла – я вдогонку тебе не кричал,
и с тех пор я не видел тебя никогда,
но мешали здоровому сну по ночам,
словно змеи в дому, интернет-провода.

Я пытался вернуть то, чего уже нет;
то, чего, может быть, не бывало совсем.
Словно змей-искуситель, шипел интернет,
выползая из черепа мёртвых проблем.

Без нужды искушал он возвратом тепла,
но держал, как умел, в обаянии лжи.
…Помнишь место, где ты до рассвета спала,
согреваясь любовью – ты помнишь? скажи!
 
НА ЧАС НАЗАД

Мои квартирные владенья
обводит твой тоскливый взгляд.
Я подберу стихотворенье,
чтоб всё вернуть на час назад.

Я прочитаю заклинанье
на час назад, на целый год,
и сократится расстоянье, 
пойдёт мурашками живот.

Как поздно смотримся по рекам
в рябые эти зеркала.
Ты оставайся человеком,
а я сгорю теперь дотла.

Я отмотаю жизнь обратно
и твой увижу детский сад,
где ты в бантах – невероятно! –
смеёшься, плачешь – всё подряд.

Где ты рисуешь мелом солнце,
и обрываешь лепестки
и смотришь, смотришь за оконце,
туда, где пляшут мотыльки.

Туда, где бабочек порханье
и танец ленты невпопад,
где я читаю заклинанье,
чтоб всё вернуть на час назад.
 
***
Согласен, это не деревня,
но ты в Серебряном Бору,
и льдом покрытые деревья
хрустят, ломаясь на ветру.

Согласен, это город скользкий
и жизнь вершится на бегу,
но скован льдом канал московский,
и утки прячутся в снегу.

Твоя душа согреться хочет,
твоей душе не всё равно
о ком та женщина хлопочет,
с которой ты здесь пил вино.
 
***
Пройди сквозь ночь по снегу городскому,
зайди, как в сказку, в выморочный парк –
спиною в снег провалишься, как в кому,
и крылья ангела ты сделаешь – вот так.

Вот так руками ты взмахнёшь по снегу,
симметрии зеркальной явишь след,
ворвёшься в мои образы с разбегу,
поймёшь, что я действительно поэт.

И никогда не будет нам неловко
за этот тихий зимний полумрак,
где белый мост висит над Хорошёвкой,
и крылья ангела ты делаешь… Вот так.