05.02.2015 22:56
Участник конкурса «Купина неопалимая».
Сначала мы переезжали:
Отец – ракетчик, охранял
Советского Союза дали,
Я в разных городах бывал –
В Калининграде и Посьете,
Владивостоке, Костроме.
Так много городов на свете,
Что не вмещается в уме.
А в девяностые лихие
Из захудалых городков
Мы кочевали по России,
Мы убегали от долгов...
Брожу по лесу я устало,
Сижу на берегу реки,
Как много ездил я, как мало
Я жил... Березы, ивняки
И птичий звук – имен не знаю
Ни этих птиц, ни этих трав.
А это всё земля родная,
И я по ней брожу, устав.
Не поздно ль в тридцать лет учиться
Тому, что в детстве просто дар –
Большому лесу, речке чистой
И бочке яркой, как пожар?
***
Дочка солнышко нарисовала.
Папа с мамой под солнышком этим
Взялись за руки: мама устала,
Папа – сильный. И солнышко светит.
Рядом домик. Ты, дочка, забыла
Про себя, – это папа сказал...
Папа с мамой бредут на могилу
Мама – сильная, папа устал...
Папа ночью тихонько достанет
Тот рисунок и плачет тайком –
Солнце светит и не перестанет
Освещать этот маленький дом.
***
Боялся я отца Андрея.
Но выручал отец Иона:
Он был лучистее, добрее,
А слушал грустно-благосклонно.
Отец Андрей был сухопарым,
Сосредоточенным, поклоны
Он строго клал. Казался старым,
Хотя моложе был Ионы.
Отец Андрей сказал мне много
На исповеди резких слов.
Он заклинал: «Побойся Бога!
Зачем ты лезешь в этот ров?»
На исповедь к отцу Ионе
Я шел, не выспавшись, с утра.
В широком колокольном звоне
Мне слышалось: пора, пора!..
Зарезали отца Андрея –
На улице одернул хама.
Запомнилось, как на заре я
Стоял и плакал возле храма...
Живу, но мне потребно слово,
Затем, что я и слаб и грешен –
Отец Андрей б распек сурово,
Отец Иона бы утешил.
***
Ты спишь у меня на плече…
Бог шарит по комнате нашей
Фонариком лунным. В луче
Божественном комната краше.
А я притворяюсь, что сплю.
Но всё-таки я замечаю,
Как лучик на руку твою
Скользнул, а потом чашку чаю
Ощупал: увидел, что чай
У нас ещё есть. Но всё выше
Уходит дорога луча.
И дальше я действий не вижу
Фонарика Божьего. Тишь
Ночная в окошко струится,
И ты на плече моём спишь…
Как сладко с тобой мне не спится!
***
Вдруг ночью друг мне позвонил
И помолиться попросил.
Сказал, что умирает дочь,
Врачи не могут ей помочь.
Я что-то говорил в ответ…
Здесь тьма, и только лампы свет
Разбавил мрак едва-едва.
Молитва? Нет, одни слова:
«Спаси… Помилуй… Пощади…»
Но ужас у меня в груди:
Вот лопнет свет – и хлынет мгла,
И эсэмэска: «Умерла».
***
Я знаю, я сделал несчастной тебя
Своими стихами, они между нами
Стояли, и дождик, листву теребя,
Рифмованный, был мне дороже ночами
Тебя, нерифмованной... В светлой, смешной
Пижаме, озябнув во мраке осеннем,
Мечтала счастливой стать рядом со мной...
Устала. И стала стихотвореньем.
***
Нужно просто забить на себя.
Нужно жить как живётся, по ходу.
Но зато сохранится семья.
А с женой, а с женой – про погоду,
Если нечего больше сказать
Той, с которой ночами когда-то
Напролёт говорили и в пять
Шли гулять… Не она виновата
В том, что вспыхнули страсти твои,
Не оставив святого на свете…
Ты ведь сам из неполной семьи.
У тебя есть счастливые дети.
***
Маленьким мальчиком перед огромной дверью
Помню себя. В коридоре гуляет ветер.
Богу молюсь по-детски и всё еще верю,
Что папа и мама – лучше других на свете.
А дверь огромна, обита тяжелой кожей.
Наверное, кто-то мудрый сидит за нею…
А я не могу ответить, кто мне дороже:
Отец или мать – кто все-таки мне роднее.
Но их помирят за этой огромной дверью.
Таких дверей я не видел еще на свете…
И я сижу и мечтаю, всем сердцем верю
В того, кто сидит в таинственном кабинете.
Но через час я узнаю, кому я отдан.
И мне бумажку покажет тётя с улыбкой лживой…
Мне скажут «ордер» – услышу «орден».
Кому-то орден дали. Большой, красивый.
***
Мне приснилось, что ты умерла…
(Это ж надо присниться такому!)
Ты б живою остаться могла,
Если б я поступил по-другому.
Я заплакал во сне, обречен
На сиротство, вину прозревая…
Слава богу, что это был сон.
Я проснулся: ты спишь, ты – живая.
Весь в слезах я прислушался, как
Тебе дышится, милая, спится,
Как дыханье, пробив полумрак,
По подушке по белой струится.
Кандалами скандалов гремя,
Мы живем – не прощая друг другу.
Из огня да опять в полымя.
И по кругу, по адскому кругу.
А во сне, как в растворе каком,
Непроявленные проступили
Смерть твоя, я с каким-то цветком,
Немота, рыхлый снег на могиле.
И побрел я во сне, одинок,
К опустевшему, черному дому,
Потому что не смог я, не смог
В этом сне поступить по-другому.
***
В автобусе каком-то дребезжащем,
Едва-едва успев купить билет,
Мы уезжаем, веря, что обрящем
Всё то, чего здесь не было и нет.
Куда мы едем? Разве это важно?
Купюр в кармане смятых – раз-два-три.
А страшно нам с тобой? Нет, нам не страшно!
Чего бояться в тридцать, в тридцать три?
Два рюкзака с собой, − не чемоданы.
Два рюкзака: мы жили налегке.
На остановке мы возьмем стаканы
Пластмассовые, − плавятся в руке,
Но это мелочи, мы даже не заметим.
А кофе горек, − тоже ерунда.
И мы куда-то едем, снова едем,
Ныряя ненадолго в города.
Я никогда не знал тебя такою,
Притихшею, и нет тебя родней.
Уснула ты – и я глаза закрою,
Чтоб я был твой, а ты была моей.
Мы всё оставили: хорошее, плохое.
Мы всех покинули: предателей, друзей.
Теперь никто, зато теперь в покое,
Мы будем ехать много-много дней.
Мы выйдем на конечной, где – не важно.
Купюр в кармане – раз, а может, два.
А страшно нам с тобой? Нет, нам не страшно.
Лишь кружится от счастья голова.
Сначала мы переезжали:
Отец – ракетчик, охранял
Советского Союза дали,
Я в разных городах бывал –
В Калининграде и Посьете,
Владивостоке, Костроме.
Так много городов на свете,
Что не вмещается в уме.
А в девяностые лихие
Из захудалых городков
Мы кочевали по России,
Мы убегали от долгов...
Брожу по лесу я устало,
Сижу на берегу реки,
Как много ездил я, как мало
Я жил... Березы, ивняки
И птичий звук – имен не знаю
Ни этих птиц, ни этих трав.
А это всё земля родная,
И я по ней брожу, устав.
Не поздно ль в тридцать лет учиться
Тому, что в детстве просто дар –
Большому лесу, речке чистой
И бочке яркой, как пожар?
***
Дочка солнышко нарисовала.
Папа с мамой под солнышком этим
Взялись за руки: мама устала,
Папа – сильный. И солнышко светит.
Рядом домик. Ты, дочка, забыла
Про себя, – это папа сказал...
Папа с мамой бредут на могилу
Мама – сильная, папа устал...
Папа ночью тихонько достанет
Тот рисунок и плачет тайком –
Солнце светит и не перестанет
Освещать этот маленький дом.
***
Боялся я отца Андрея.
Но выручал отец Иона:
Он был лучистее, добрее,
А слушал грустно-благосклонно.
Отец Андрей был сухопарым,
Сосредоточенным, поклоны
Он строго клал. Казался старым,
Хотя моложе был Ионы.
Отец Андрей сказал мне много
На исповеди резких слов.
Он заклинал: «Побойся Бога!
Зачем ты лезешь в этот ров?»
На исповедь к отцу Ионе
Я шел, не выспавшись, с утра.
В широком колокольном звоне
Мне слышалось: пора, пора!..
Зарезали отца Андрея –
На улице одернул хама.
Запомнилось, как на заре я
Стоял и плакал возле храма...
Живу, но мне потребно слово,
Затем, что я и слаб и грешен –
Отец Андрей б распек сурово,
Отец Иона бы утешил.
***
Ты спишь у меня на плече…
Бог шарит по комнате нашей
Фонариком лунным. В луче
Божественном комната краше.
А я притворяюсь, что сплю.
Но всё-таки я замечаю,
Как лучик на руку твою
Скользнул, а потом чашку чаю
Ощупал: увидел, что чай
У нас ещё есть. Но всё выше
Уходит дорога луча.
И дальше я действий не вижу
Фонарика Божьего. Тишь
Ночная в окошко струится,
И ты на плече моём спишь…
Как сладко с тобой мне не спится!
***
Вдруг ночью друг мне позвонил
И помолиться попросил.
Сказал, что умирает дочь,
Врачи не могут ей помочь.
Я что-то говорил в ответ…
Здесь тьма, и только лампы свет
Разбавил мрак едва-едва.
Молитва? Нет, одни слова:
«Спаси… Помилуй… Пощади…»
Но ужас у меня в груди:
Вот лопнет свет – и хлынет мгла,
И эсэмэска: «Умерла».
***
Я знаю, я сделал несчастной тебя
Своими стихами, они между нами
Стояли, и дождик, листву теребя,
Рифмованный, был мне дороже ночами
Тебя, нерифмованной... В светлой, смешной
Пижаме, озябнув во мраке осеннем,
Мечтала счастливой стать рядом со мной...
Устала. И стала стихотвореньем.
***
Нужно просто забить на себя.
Нужно жить как живётся, по ходу.
Но зато сохранится семья.
А с женой, а с женой – про погоду,
Если нечего больше сказать
Той, с которой ночами когда-то
Напролёт говорили и в пять
Шли гулять… Не она виновата
В том, что вспыхнули страсти твои,
Не оставив святого на свете…
Ты ведь сам из неполной семьи.
У тебя есть счастливые дети.
***
Маленьким мальчиком перед огромной дверью
Помню себя. В коридоре гуляет ветер.
Богу молюсь по-детски и всё еще верю,
Что папа и мама – лучше других на свете.
А дверь огромна, обита тяжелой кожей.
Наверное, кто-то мудрый сидит за нею…
А я не могу ответить, кто мне дороже:
Отец или мать – кто все-таки мне роднее.
Но их помирят за этой огромной дверью.
Таких дверей я не видел еще на свете…
И я сижу и мечтаю, всем сердцем верю
В того, кто сидит в таинственном кабинете.
Но через час я узнаю, кому я отдан.
И мне бумажку покажет тётя с улыбкой лживой…
Мне скажут «ордер» – услышу «орден».
Кому-то орден дали. Большой, красивый.
***
Мне приснилось, что ты умерла…
(Это ж надо присниться такому!)
Ты б живою остаться могла,
Если б я поступил по-другому.
Я заплакал во сне, обречен
На сиротство, вину прозревая…
Слава богу, что это был сон.
Я проснулся: ты спишь, ты – живая.
Весь в слезах я прислушался, как
Тебе дышится, милая, спится,
Как дыханье, пробив полумрак,
По подушке по белой струится.
Кандалами скандалов гремя,
Мы живем – не прощая друг другу.
Из огня да опять в полымя.
И по кругу, по адскому кругу.
А во сне, как в растворе каком,
Непроявленные проступили
Смерть твоя, я с каким-то цветком,
Немота, рыхлый снег на могиле.
И побрел я во сне, одинок,
К опустевшему, черному дому,
Потому что не смог я, не смог
В этом сне поступить по-другому.
***
В автобусе каком-то дребезжащем,
Едва-едва успев купить билет,
Мы уезжаем, веря, что обрящем
Всё то, чего здесь не было и нет.
Куда мы едем? Разве это важно?
Купюр в кармане смятых – раз-два-три.
А страшно нам с тобой? Нет, нам не страшно!
Чего бояться в тридцать, в тридцать три?
Два рюкзака с собой, − не чемоданы.
Два рюкзака: мы жили налегке.
На остановке мы возьмем стаканы
Пластмассовые, − плавятся в руке,
Но это мелочи, мы даже не заметим.
А кофе горек, − тоже ерунда.
И мы куда-то едем, снова едем,
Ныряя ненадолго в города.
Я никогда не знал тебя такою,
Притихшею, и нет тебя родней.
Уснула ты – и я глаза закрою,
Чтоб я был твой, а ты была моей.
Мы всё оставили: хорошее, плохое.
Мы всех покинули: предателей, друзей.
Теперь никто, зато теперь в покое,
Мы будем ехать много-много дней.
Мы выйдем на конечной, где – не важно.
Купюр в кармане – раз, а может, два.
А страшно нам с тобой? Нет, нам не страшно.
Лишь кружится от счастья голова.
